В честь него была названа малая планета…
Его отец (священник) и мама были расстреляны за веру
Судьба «запрещённого» человека
Он был замечательным театральным актёром, которого очень ценил великий режиссер Георгий Александрович Товстоногов. На сцене ему покорялись любые роли: от героя-человека и до пегого мерина (жеребца) Холстомера. Широкая известность ждала его после работ в кинематографе (на его счету более восьми десятков фильмов), хотя обычно он играл персонажей второго плана. Дед Нечипор из комедийной «Свадьбы в Малиновке» (1967), Мармеладов в «Преступлении и наказании» (1969), полуволшебный смешной доктор из детского фильма «Приключения жёлтого чемоданчика» (1970), Иван Королев из военной эпопеи «Блокада» (1974) и полководец Кутузов из «Эскадрона гусар летучих» (1980) − всё это один и тот же человек и актёр, Евгений Алексеевич Лебедев, народный артист СССР. Но мало кто знал, какие трагедии стояли за эмоциями, которые он демонстрировал на сцене и телеэкране, об истории его семьи, о том, что его отец-священник и мама были расстреляны за веру…
Зритель невольно связывает исполнителя ролей с реальным человеком, как бы примеривая киношные и театральные миры к судьбе человека. И часто из-за этого далеко не всегда интересуется подробностями биографии. А между тем о жизни Лебедева можно написать великолепный роман, да и снять целый сериал.
В январе 2023 года исполнилось 106 лет со дня рождения Евгения Лебедева. Он родился в семье диакона Алексея Михайловича Лебедева, служившего в храме во имя апостола и евангелиста Иоанна Богослова в волжском городе Балаково. «Я сам родился в семнадцатом. Для меня в детстве церковь была не «опиумом», а делом житейским. Я ощущал её необходимость для тех, кого я видел; без неё, без церкви, не разрешалось ни одного житейского вопроса. Я не помню, как меня крестили, но как только мои глаза стали различать предметы, то кроме матери и отца первым предметом, который я увидел, был крест. Он висел у меня на шее. А затем − огромные иконы в церкви, много икон: святые чудотворцы, великомученики и победоносцы, просветители и митрополиты, Христос и Божия Матерь», − так вспоминал свои ранние годы сам Евгений Лебедев.
Советская власть изначально нетерпимо относилась к Русской Церкви. Естественно, под гонения попал и принявший сан священника Алексий Лебедев со своей семьей, в которой было пятеро детей. Вера в Бога и крестьянский характер не позволили ради материальных выгод отцу Алексию отречься от Церкви, хотя ему настоятельно и советовали.
Дети священника, пойдя в школу, сразу же ощутили все «прелести» заботы атеистической власти. Над ними глумились, да и просто били. Образование выше четырех классов оказалось закрытым для «лишенцев».
В 1926 году Лебедевы покинули Балаково, чтобы больше никогда не вернуться. В дальнейшем им пришлось переезжать неоднократно.
В 1927-м Евгения отправили к родителям мамы в Самару, чтобы сын получил возможность отучиться в обычной школе и получить хоть какую-то рабочую специальность.
Лебедев вспоминал о том периоде жизни с содроганием и огромным сожалением: «До двенадцати лет я узнал все грехи, за которые Он может наказать меня, и я молился. И вот одну из самых страшных заповедей − «чти отца и матерь свою» − я преступил. Я сказал о них: «Они у меня мертвые, умерли! » С тех пор, как я стал врать, ко мне стали хорошо относиться, меня перестали называть «попенком», «кутейником». Я надел красный галстук, дал торжественное обещание и стал убеждать других, что Бога нет. Но страх перед Богом все время ходил за мною и напоминал о моих грехах до тех пор, пока я не привык к нему, потому что другой страх сделался страшнее. Бог неизвестно ещё когда накажет, а люди наказывали быстро. За что? За то, что мой отец – поп; не я, а мой отец! Моего брата избили палками, били по голове; ему тогда было десять лет, удар палкой оставил след на всю жизнь, он стал эпилептиком».
В ФЗУ (фабрично-заводском училище) Евгений Лебедев стал учиться на слесаря-лекальщика и принимать участие в театральном кружке. Он стал комсомольцем. Поступил в ТРАМ (театр рабочей молодежи). О его социальном происхождении преподаватели и появившиеся друзья не догадывались.
Однако спокойной жизни пришел конец, когда поступил донос. И бывшие приятели, недавно хлопавшие дружески по плечу, мол, хороший ты парень, Женька, превратились в яростных обличителей просочившегося в их среду «врага».
Евгений в 1934-м сбегает в Москву. Большой город легче принял версию о сироте, потерявшем отца и мать во время голода 1921 года. Но «учиться на актёра» в столице было голодно и холодно (первое время, зимой, он жил на улице, в спортивных тапочках и кепке, вместо платка, для тепла, повязывал полотенце – ред.). Лебедев вспоминал, что приходилось подрабатывать разнорабочим, но это не спасало. Надвигалась дистрофия. Спасло то, что он устроился трудиться на конфетно-кондитерскую фабрику «Красный Октябрь». Ворованный шоколад спас.
С родными Евгений Лебедев виделся тайком. Последняя встреча с отцом произошла в буфете железнодорожного вокзала станции «Аркадак» в Саратовской области. Слова, произнесенные родителем, Евгений Алексеевич запомнил на всю жизнь: «Запомни: никогда не теряй веру. Никогда с ней не расставайся. Что бы ты ни делал, в деле твоем должна быть вера. С верой и благоговением совершай свой труд, зарабатывай кусок хлеба. Не оскверняй храма своего, храм − в тебе самом, храм − душа наша. Трудись − и воздастся тебе, стучи − и откроются тебе двери познания жизни, ищи − и найдешь… Не обижай людей, ибо в человеке есть Бог…».
Чуть менее, чем через месяц, в сентябре 1937 года, священник Алексий Лебедев был расстрелян. Его жена Зинаида Ивановна погибла в лагере через год. И сиротство Евгения Лебедева из выдуманного превратилось в настоящее…
В 1940 году молодой актер завершил обучение и получил распределение в Тбилисский русский театр юного зрителя имени Л.М. Кагановича. Здесь его пути пересеклись с Г.А. Товстоноговым – Лебедев снимал комнату у матери режиссера.
В Тбилиси творческий дар Лебедева оценила публика. Роли незначительные сменялись и серьёзными. Все в одночасье изменилось после начала Великой Отечественной войны, громы и огонь которой докатились и до Кавказа. Лебедев активно участвует в выездах актёрских бригад на фронт и в госпитали. За это он был награжден медалями «За оборону Кавказа» (1945) и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» (1946).
В 1949 году Евгений Алексеевич перебирается в Москву, а затем и в Ленинград – по приглашению Товстоногова, возглавившего Ленинградский театр имени Ленинского комсомола.
В 1950 году Лебедев (вторым браком) женится на младшей сестре Товстоногова Нателе, с которой и проживет до самой своей кончины в 1997 году. А в 1956 году вместе с Г.А. Товстоноговым перейдет в Большой драматический театр имени Максима Горького, где и обретет настоящую славу, преданных поклонников. Он останется навсегда верен этому месту труда и творчества, кино же явится только моментом отвлечения от основного вида деятельности.
Лебедеву удалось сыграть практически все роли, какие ему и хотелось представить на сцене. Зал замирал от его игры, а талантом восхищались не только зрители, но и коллеги (что для актёрского слоя не очень-то характерно). Только две роли Бог не ссудил ему показать: шекспировского короля Лира и… дерева. Евгений Алексеевич сокрушался, что не нашлось автора, попытавшегося бы написать пьесу, в коей дерево, живущее несколько столетий, оценивает людей, проходящих под его ветвями на протяжении веков…
Евгений Лебедев — в разных амплуа: слева — кадр из фильма «Фантазии Весну-хина», справа – «Свадьба в Малиновке».
В своей жизни Лебедев работал по-русски, жил по-русски, верил по-русски. Недаром актриса и режиссёр Татьяна Доронина так охарактеризовала его: «Евгений Лебедев – русский актёр. Почему именно «русский», а не актёр вообще, либо просто великий актёр? Да потому что принадлежность к национальности русской, да и еще столь определенная и ярко выраженная, делала его великим и неповторимым, как велик был грузин Хорава, как велик англичанин Оливье, как прекрасен в своей национальной неповторимости француз Жан Габен. По духу, по крови, по темпераменту, по вере…, по работоспособности, по добросовестности и по одаренности Евгений Лебедев – великий русский актёр».
Слова Дорониной – свидетельство тому, что, несмотря ни на какие повороты и зигзаги судьбы, Евгений Алексеевич Лебедев выполнил в полной мере завет своего отца. И это главный урок его жизни для всех нас.
А. Гончаров. Сайт «Православное Осколье» // https://prichod.ru/on-the-pages-of-the-history/40627/
P.S. В своей книге воспоминаний «Испытание памятью» (см. http://teatr-lib.ru/Library/Lebedev/mem/ ) Евгений Лебедев рассказывает, как, будучи юношей, после гибели родителей, вынужден был из-за голода сдать в детский дом свою младшую сестрёнку. Встретившись с ней через много лет, когда она стала уже замужней женщиной, он учил её молиться.
В книге Евгений Лебедев вспоминает, как повенчался со своей женой в храме.
Свидетельствует, как однажды, на гастролях в Аргентине, на спектакле, он, в видении, увидел лики своих давно расстрелянных родителей*. (* — «Я играю лошадь. Прежде чем сказать первую фразу, я всегда вспоминаю отца и мать, а уж потом говорю: «Когда я родился…» Вспомнил и тут, в Аргентине. И вдруг вижу: в самом конце партера, на небольшом возвышении — две головы в светлом овале. Отец и мать смотрят на меня. Никогда они не появлялись на спектакле, ни в одном городе, ни в какой другой стране, а в Буэнос-Айресе они явились. У меня — комок в горле, слёзы на глазах. Я смотрю на них и рассказываю им свою жизнь… Потом они медленно растаяли. Они приходили мне помочь, их лица улыбались, я видел их так ясно, как можно видеть наяву живых. «Не беспокойся, сын, мы – с тобою!» Я потом рассказал о своем видении жене и Товстоногову. А говорят, что нет чудес!» — написал он в своей книге).
Уже в пожилом возрасте, Евгений Лебедев продолжал молиться Богу. Разговаривать с Богом своими словами, просить прощения и помощи. Читал и пел псалтирь. Собирал иконы.
Похоронен вместе с женой на одном из кладбищ Петербурга. Над могилой их возвышается крест.
Отрывок из воспоминаний Евгения Лебедева о том, как он, после расстрела (за веру) своих родителей, вынужден был сдать маленькую сестру в детский дом
(фрагмент воспоминаний о том, что приходилось переживать в советское, безбожное время детям репрессированных родителей):
(стр.183) «Лубянка. Все дороги ведут сюда, к ней, голубушке. Дороги идут, а народа нет. Пусто. Должно быть, стороной обходят. Лучше – подальше от неё. Сколько через неё прошло и где они, куда делись?..
Окошечки бюро пропусков. В каждом окошечке – военный. Комната метров в двадцать. Ни скамеек, ни стульев, ни столов. Два-три человека в штатском, такие же, как я, немного постарше.
Стою с сестрой у окошечка, жена прогуливается на улице. (Я тогда уже женат был. На однокурснице. Только не расписан.)
— Ну, что там у тебя?.. Арестовали, говоришь? – этот вопрос мне задал человек не из окошечка, а штатский, по комнатке ходил. – А ну, подожди.
Он снял телефонную трубку, набрал короткий номер и:
— Тут к тебе, по твоему профилю. Спустись, – и мне: – Сейчас спустится мой хозяин, он с тобой разберется. Уладим!
И не успел я как следует осознать, кто этот человек, как появился другой.
Тоже в штатском.
— Ну, что тут у вас? Какие будут вопросы?
Пытаюсь объяснить:
— Девочку привёл… у неё родители арестованы…
— Арестованы? – многозначительно спросил спустившийся и, взглянув на меня и на сестру, сказал: – Пошли за мной!
Мы вышли на улицу, у входа стояла чёрная легковая машина. Раскрыли дверцы, и тот, кто спустился сверху, приказал: “Садитесь!” В это время, совсем некстати, подошла моя жена.
(стр.184) — Кто такая? Кто она вам?
— Она не наша, посторонняя, на одном курсе учимся.
— Да? Садитесь.
У меня был такой растерянный, опущенный вид, что штатскому пришлось повторить:
— Садитесь, садитесь!
Сели. Я так понял, что нас троих арестовали: меня, жену и сестру. Сейчас объедут дом с другой стороны, въедут в железные ворота… Машина тронулась, и мы поехали. Вот и всё! Интересно, на сколько лет? Какую статью дадут? За что? При чём жена? Ее, наверное, освободят, у неё биография хорошая. Да? А за связь с врагом народа!..
Машина мчится мимо Политехнического музея, на перекрёстках не останавливается, гудит, всюду пропускают.
Допрос начался в машине, скрывать, что она мне сестра, бесполезно, всё равно узнают. На вопрос, кто такой, я ответил:
— Брат. Родной брат.
Водитель и допрашивающий оглянулись и посмотрели на меня.
— А ваша подруга кто?
— Студентка театрального института.
— Вы тоже из театрального?
— Да. На втором курсе.
Когда я сказал, что она – моя сестра, я словно бы защитил её, но вместе с защитой потерял опору. Мне тогда казалось, что я всё потерял, всего, что таким трудом достигнуто, сразу лишился. Теперь не помню, какие ещё вопросы задавали и что я на них отвечал: самым главным было запомнить улицы, по которым нас везли. Вся Москва исхожена вдоль и поперек, всю её изучил, а тут вдруг не узнаю. Сидим, украдкой взглядываем друг на друга, а сказать о чем-то важном не можем…
Жена! Мы не расписаны, может быть, это ее выручит? Зачем она подошла тогда? Ей нужно говорить, что случайно встретились, нет доказательств, что мы – муж и жена, брак-то не оформлен! И живем в разных комнатах, хотя и в одном общежитии. Правда, Камерный театр на подозрении – последнюю премьеру, спектакль “Богатыри” Демьяна Бедного, запретили. “Буржуазная эстетика, искажение исторической правды”. Говорят, автора посадили, а театр закроют. Таиров ужасно нервничает. Не спит, говорят…
(стр.185) Машина мчится, и мысли мои мчатся.
…Я с двенадцати лет у бабушки с дедушкой находился. Они, родители моей матери, – самая что ни на есть пролетарская семья, члены партии, иные родственники Институт Красной профессуры закончили… Нет! Про родственников говорить не нужно! Никого не знаю.
Брат? Он на кондитерской фабрике работает, грузчиком. Он эпилептик… А хорошо, что жена – с нами, значит, любит, другая бы на её месте давным-давно от меня сбежала.
Всех вспомнил и всю жизнь прожитую словно через решето просеял – о чём можно рассказать и о чем нельзя, всё отсортировал. Куда везут, в какую тюрьму? Одну тюрьму видел – проходил мимо, а нас везут в другую сторону. Через несколько минут всё узнаем… Вместе не пошлют, рассказывают – всегда врозь, в разные стороны ссылают.
Машина подъехала к Кремлевской стене, только ворота другие. Стена каменная, красного кирпича, стены толстые, полукруглая глубокая арка с глухими воротами, сторожевая будка с чёрными косыми полосами и часовой с винтовкой.
— Вам, девушка, придется выйти. Вон там, на скамеечке, посидите! – обратился к моей жене тот, кто составлял бумагу.
Машина остановилась. Жена вышла и прошла к одинокой скамеечке у голого тополя. Мы одними глазами попрощались, как бы запоминая, какими мы расстаёмся.
Вдруг ворота раскрылись, и я увидел во дворе много-много детей, они играли в какие-то игры. Со мной случилось то же, что случается с надутой камерой, когда её прокалывают иглой: воздух из меня вышел. Уфффф! Мы въехали в ворота и проехали по аллее к двухэтажному дому, поднялись наверх, там были штатские и военные, меня пригласили написать заявление, чтобы сестру приняли в детский дом.
— Прощайтесь, она пробудет здесь несколько дней, и её отправят. Здесь только приемник-распределитель.
Всё так быстро произошло, словно остановился поезд на одну минуту: нужно успеть всё сказать, а сказать нечего. Мы поцеловались и разошлись.
Бывают такие сны, в которых наседают на тебя разные страхи, сознание отстаёт, долго не соображаешь, что происходит вокруг, и только проснувшись совсем, очнувшись (с.186) ото сна, понимаешь, что происходило. Так и здесь, когда меня с женой усадили обратно в машину и спросили, куда нас везти. Мы не назвали своего домашнего адреса, попросили высадить у Политехнического музея. Когда нас высадили, и мы остались одни, только тогда мы поняли, что произошло. Как я тогда благодарил этих двух незнакомых людей за их внимание и помощь! Не знал их фамилий, адресов, но внутренне пожелал им всего хорошего. Они меня не обидели, не оскорбили, не унизили, как это сделали в Наркомпросе и в женотделе.
Потом, через несколько месяцев, получил письмо от сестры. Она писала, что живёт хорошо, мальчишки её боятся, учится тоже хорошо, адрес: Калининская область, Красный Холм, детский дом».
Спустя много лет сестра написала Евгению Лебедеву, что вышла замуж: «Я тебе икону пришлю или сама привезу, у меня – свекровь, а у неё – икона, икона старая, старее старухи, я у неё выпрошу, ты иконы собираешь, а ей она ненужная, не молится, не крестится»…
с. 196. «Помню, – продолжает свой рассказ о сестре в книге воспоминаний Е. Лебедев, – как ты рассказывала мне о том, что ты – счастливая. Я слушал и ушам своим не верил. Помню твои рассказы о том, что тебе пришлось испытать, что ты пережила, когда немцы бомбили Красный Холм, как твою детдомовскую подружку, с который ты бежала, уцепившись за её руку убило бомбой, а у тебя в руке осталась её рука, и тебя эта бомба ни чуточки не тронула… «Раз! Взрыв! Её нет, а я жива! Только рука её осталась…»»
Ещё интересный фрагмент из книги Е. Лебедева, в котором он рассказывает:
Путешествуя по стране во время гастролей, бывая в других странах, я вхожу в древние храмы и думаю о том, что сюда много веков приходили люди и оставляли здесь свои просьбы, жалобы, хоронили умерших, и чувствую, что все они до сих пор живут здесь. Я словно прикасаюсь к тому, что происходило за много лет до моего рождения. Очищаюсь от всех дрязг, зависти и понимаю, что не один я это испытываю.
Обязательно надо омываться не только водой обычной, но и водой духовной».
Из книги «Испытание памятью». Источник: http://teatr-lib.ru/Library/Lebedev/mem/
